Апология интеллигенции - 2

Откуда же взялись такие разброд и шатание в простом, по сути, вопросе?

Дело в том, что все подходы к пониманию интеллигенции, сколько их ни есть, в принципе разделяются на два направления. Одно выдвигает на первый план социально-экономические, формальные критерии, а другое – идейно-этические, неформальные.

В России первого направления, в соответствии со здравым смыслом, придерживались анархисты и марксисты, хотя между ними не было согласия в оценках. Анархисты считали, что интеллигенция – это новый „эксплуататорский класс“, который как класс „характеризуется монопольным и наследственным владением знаниями, средствами интеллектуального производства“ (А. Вольский). Марксисты давали отпор анархистам в этом вопросе, более реалистично смотрели на интеллигенцию, видели ее глубокое социальное расслоение и многообразие корней. Но и те, и другие, вслед за Марксом, Лениным и, кстати, Далем, понимали интеллигенцию с точки зрения ее функции как совокупность деятелей умственного труда.

Ко второму направлению у нас относились все мыслители народнической ориентации, а также представители кадетско-веховской идеологии. С одним существенным различием: те свойства интеллигенции, которые вызывали у народников восторг и восхваления, веховцами по большей части порицались и высмеивались.

Выше уже говорилось, что неформальный подход вполне применим, но… только в неформальной обстановке. Интеллигентный, начитанный слесарь в застольной компании инженеров может сойти за своего. (Вообразим реплику: „Девочки, я тут с одним дальнобойщиком познакомилась – ну такой интеллигентный!“) У интеллигенции нет и быть не может никакой монополии на нравственность и духовность, критерии которых, к тому же, предельно условны, если они вообще есть.

Однако в России формальный подход популярен только в узком кругу присяжных интеллигентоведов, а простое большинство склонно вкладывать в это понятие именно неформальные характеристики, из-за чего периодически скатывается с неизбежностью в ужасающую разноголосицу, а то и полный релятивизм, как мы видели выше. Поэтому публично обсуждать интеллигенцию привычнее и интереснее с учетом ее духовных характеристик, истинных или мнимых, а также ее общественной роли, реальной или воображаемой. Что мы и наблюдаем постоянно и повсеместно, в том числе в „ЛГ“.

Парадокс? Да. Серьезный разговор об интеллигенции с неформальных позиций вести нельзя, а с формальных, научных – можно, но скучно, аудиторию не соберешь. Вот и получается что уже век за веком публичное обсуждение проблем интеллигенции превращается в безответственную и лихую трепотню.

Важная причина такого пристрастия к неформальному подходу (помимо того, что русские как народ в принципе не склонны к строгой логике и дисциплине мышления) носит глубоко исторический характер.

Народники, первыми попытавшиеся приклеить к функциональному значению интеллигенции некие морально-политические крылышки, представляли собой весьма своеобразный социально-исторический феномен как в массе, так и в верхнем руководящем слое этого общественного движения. Чем и был определен их специфический взгляд на интеллигенцию. В статье 1991 года я писал об этом так:

„Вскоре в процессах формирования и осмысления интеллигенции произошел гигантский количественно-качественный скачок. Он был обусловлен социально-политическими реформами: крестьянской, земской, университетской и другими. В считанные годы радикально изменился социальный состав интеллигенции. За 1860-1890-е гг. к людям умственного труда “обвально” добавился огромный контингент вчерашних крестьян и крестьянских детей, получивших свободу и образование в результате этих реформ (до революции в вузах вообще училось до 39%, а в технических – до 55% детей рабочих и крестьян). Связанные и кровным родством, и родом деятельности тысячью нитей с простым народом, эти новоиспеченные инженеры, земские врачи и учителя – вчерашние жители деревни – были объединены общим комплексом идейных установок, общей шкалой моральных ценностей. Обостренная любовь к народу, чувство неоплатного долга перед ним, идея беззаветного служения ему – таковы были доминанты этого специфического сознания. А появившийся в результате тех же реформ тип „кающегося дворянина“ как бы подкрепил эту идеологию самим своим существованием.

1. Положение усугублялось тем, что среди властителей душ, лидеров этого поколения интеллигенции, стояли, заслоняя всех – деклассирующихся дворян, чиновников и других – поповичи: Чернышевский, Добролюбов, Помяловский, Левитов, Каронин-Петропавловский и другие. Внуками священнослужителей были Белинский, Достоевский, Глеб Успенский, Златовратский. Не только эти лидеры, но и неисчислимые участники и сочувствователи демократического движения были связаны происхождением с духовенством. И эта связь была не просто формально-фамильной: семейное воспитание, учеба в духовных заведениях, круг детского и юношеского чтения, система ценностей – все это укрепляло определенные черты сознания. Жертвенность, стремление видеть в ближнем брата (“все мы братья во Адаме”), твердая убежденность в изначальном равенстве людей (“перед Богом – все равны”), вера в грядущее царство добра, правды, справедливости – таково главное духовное наследие, перенесенное демократами-поповичами из лона христианства в общественную мысль.

Специфическое социальное происхождение огромной массы интеллигенции и ее лидеров последней трети XIX века и обусловило тот нравственно-психологический тип, который современная ему мысль народников осмыслила как “истинного русского интеллигента”. Неудивительно, что главный акцент в народнической трактовке падал на неформальные признаки: народолюбие, нравственные критерии деятельности, “прогрессивную” идеологию. Исторически это, как мы видим, вполне объяснимо.

2. Но идейно-этическую специфику русской интеллигенции данного исторического периода народники с восторгом абсолютизировали. Ну как же! Нигде в мире нет такой интеллигенции! А если где-то какая-то интеллигенция не такая, то значит и вовсе она не интеллигенция – утверждали Лавров, Михайловский, Иванов-Разумник и их последователи. У Лаврова был наготове и ярлык: “дикари высшей культуры” – для тех, кто не подходил под его мерку “истинной интеллигенции”.

В XX веке народнические взгляды на интеллигенцию были в пух и прах раскритикованы с двух, взаимно враждебных, позиций: марксистами и веховцами. Однако их удары не очень-то достигли цели. Почему? Дело в том, что в новом столетии, особенно после Октябрьской революции, процесс раскрестьянивания и формирования интеллигенции из народных масс принял гигантские масштабы. Отсюда – поразительная устойчивость народнических взглядов вплоть до наших дней. А отдельные компоненты подобных воззрений, такие, как чувство неполноценности интеллигенции по сравнению с простым народом и чувство вины и ответственности перед ним, – десятилетиями утверждались в нашем сознании государственной пропагандой.

Но исторически отпущенный этим воззрениям срок – на исходе, как и породившие их процессы. Раскрестьянивание в нашей стране в целом закончено. По мере того, как экстенсивный путь развития интеллигенции будет сокращаться, а консолидация ее усиливаться, неизбежно самооценка интеллигенции будет более объективной, она избавится от комплекса ущербности и крайностей народопоклонства“.

Еще раз хочу подчеркнуть: здесь размещен лишь небольшой отрывок из статьи "Апология интеллигенции". Полный текст - здесь.