Аркадий Соколов, Демифологизация русской интеллигенции - 4

Пореформенное поколение при наличии быстро развивающейся профессиональной интеллигенции (согласно статистическим данным, в 1855 году в России было около 20 тысяч людей с высшим образованием, а в 1897 году уже 120 тысяч) не выработало общеинтеллигентской мифологии, зато образовало три субкультуры, которые символизировала нигилистическая, народническая и террористическая мифология. Мифологические символы соответствовали исторически достоверным интеллигентским фигурам, представленным в полученном нами конечном исчислении (см. выше).

Нигилистическая мода критически относилась к общепринятым культурным ценностям, не отличалась толерантностью и тактичностью, но зато была альтруистична, правдива и свободолюбива. Этос нигилиста 60-х годов можно выразить формулой: альтруизм + нетерпимость + отрицание общепринятой культуры. С нигилизмом соседствовал скептицизм, который, выражая сомнения в культурных стереотипах, воздерживался от решительного их разрушения.

Этические формулы народничества выглядят иначе. Можно по-разному оценивать практические акции народников, хотя бы бестолковое, стихийное «хождение в народ», но все-таки нельзя не признать, что народнический миф — самый красивый из интеллигентских мифов. Это миф о любви, пусть безответной, о надежде, пусть несбыточной, о жертве, пусть непрошеной. Это миф об идеальном гуманисте-интеллигенте, религиозно во-одушевленном атеисте, наделенном русским национальным характером. Этос молодых романтиков-народников (согласно статистике, более 60% народнического движения 70-х годов составляли студенты, семинаристы, гимназисты) выражает формула: альтруизм + толерантность + -народопоклонство (культ народа). Этот миф служил идеологическим руководством для нескольких поколений врачей, учителей, инженеров. В тех случаях, когда эгоистический индивидуализм пересиливал альтруистические установки, получалась фигура сноба с формулой эгоизм + толерантность + признание современной культуры.

В конце 70-х годов народнический гуманизм трансформировался в террористический квазигуманизм, для которого этическая формула приобрела вид: альтруизм героя-жертвы + воинствующая интолерантность + фанатичное следование партийным программам. Историческая правда романа Ф. М. Достоевского состоит в том, что он показывает социально опасные фигуры нигилистических «бесов», которые оказываются вовсе не интеллигентами, а интеллектуалами-деспотами и интеллектуалами-циниками. Таким образом, антинигилистический роман Ф. М. Достоевского можно интерпретировать как оправдание интеллигентности и осуждение интеллектуальности.

Подпольная Россия профессиональных революционеров вела партизанскую войну против Российского государства. Профессиональные партизаны редко называли себя «интеллигентами», они предпочитали именоваться «нигилистами», «революционерами», «боевиками». И это правильно, ибо насилие, взятое ими на вооружение, выводит их за пределы интеллигентности. Образованные и креативные революционеры (их было немало) соответствуют фигурам интеллектуалов, остальные — полуинтеллектуалы[52].

Опыт субкультуры Подпольной России показал, что квазигуманистический альтруизм партийного руководства часто перерождается в эгоистический деспотизм или даже в аморальный цинизм. Деспотизм чужд альтруизма и толерантности, но он базируется на некоторых культурных ценностях, прежде всего — определенной идеологии. Содержание идеологии не имеет значения, важно, чтобы она способствовала укреплению власти деспота. Циник — законченное воплощение эгоизма, чуждое каким-либо нравственным нормам и культурным традициям («великие провокаторы» С. Дегаев и Е. Азеф — реальные олицетворения цинизма). Субкультурная мифология презрительно третирует конформистов (мещан, филистеров) как своекорыстных трикстеров, антиподов подлинной интеллигенции, признавая тем самым их наличие в реальной интеллигентской среде.

Можно сделать вывод, что русская интеллигенция XIX века вовсе не была «на одно лицо», а, напротив, отличалась многообразием, в котором представлены практически все фигуры интеллигентов и интеллектуалов. Поэтому часто встречающиеся осуждения или апологетика, адресованные пореформенной интеллигенции в целом, по сути дела, безадресны и нуждаются в уточнениях.

Естественно, перечисленные фигуры обнаруживаются в последующих поко-лениях русской интеллигенции. Культурная элита Серебряного века богата гуманистами, скептиками, снобами; футуристы и абстракционисты культивировали нигилизм; на политической арене гос-подствовали квазигуманисты, деспоты, циники. Нет необходимости называть имена. В эпоху диктатуры пролетариата эти яркие творческие личности были объявлены классовыми врагами и заклеймены ярлыком гнилая интеллигенция. Этот ярлык совершенно бессмыслен, как и обвинения большевиков в «сатанинстве», «бестиализации», «каннибализме», «жидо-масонстве» и пр. (см. выше). Подобные инвективы исключим из рассмотрения, потому что они не являются мифами, ибо не содержат элементов знания, а преисполнены злобным вымыслом.

Особого внимания заслуживает «веховской» миф, пользующийся доверием в научных кругах. Доверие это не оправдано. Герой этого мифа похож на социальный портрет реального русского интеллигента Серебряного века в той же мере, в какой обитатель Подпольной России подобен интеллигенту-богоискателю. Как ни странно, но талантливые авторы не заметили, что, толкуя в своих статьях о русской интеллигенции, они главным образом обличали радикальные субкультуры в лице их рядовых последователей. Судя по описанию «веховского» героя, он вовсе не является интеллигентным человеком, ибо не способен к самостоятельному мышлению, малообразован, чужд культуре и гуманизму. Его нельзя отнести к интеллигенции, потому что он не обладает обязательными для интеллигента качествами образованности и креативности; по сути дела, речь идет о фигуре полуинтеллектуала-фанатика. Ценный вклад авторов сборника «Вехи» в «бесовский» раздел интеллигентской мифологии состоит в том, что они пополнили ее фигурой полуинтеллектуала. Грех же их я вижу в том, что они, создав печальный прецедент, окрестили полуинтеллектуала-фанатика «русским интеллигентом».

С легкой руки авторов «Вех» в XX веке различия между интеллигентами, интеллектуалами, полуинтеллигентами, полуинтеллектуалами в расчет не принимались; все они считались «русской интеллигенцией». Почему недопустимо подобное смешение? Зададимся простым вопросом: является ли В. И. Ленин русским интеллигентом? Вспомним историю.

Большевизм в начале XX века представлял собой одну из интеллигентских радикальных субкультур, исторически выросшую из марксистских кружков пореформенной России. Ленинизм объединил гуманистические начала марксизма с революционным радикализмом, тем самым создав квазигуманистическую идеологию, то есть идеологию, исповедующую гуманизм и уважение к культуре, допуская одновременно диктат, насилие, интолерантность (цель оправдывает средства). Вследствие квазигуманистической идеологии большевизм становится не интеллигентской, а интеллектуальной субкуль-турой. Получается, что по существу своему большевизм — квазигуманистическая субкультура русских интеллектуалов, а В. И. Ленин не интеллигент, а интеллектуал-квазигуманист.

Большевистской субкультуре была суждена необыкновенная судьба, — она проделала эволюцию от подпольной кружковщины до тоталитарной правящей партии и далее — до номенклатурной аристократии. Номенклатура представляет собой интеллектуальную кастовую субкультуру с четко определенными нормами поведения и ценностями, которые существенно отличаются от субкультурных норм и ценностей дореволюционного большевизма. Она постепенно преобразовалась в относительно замкнутую корпорацию («новый эксплуататорский класс»), подобную дворянской аристократии царских времен. Корпоративный эгоизм, цинизм и оторванность от народа номенклатурной геронтократии стали очевидными в 70-е годы. Интеллигенты-шестидесятники, особенно диссиденты, были главными критиками -одряхлевшего тоталитаризма.

Пробуждение интеллигентности в поколении шестидесятников означало не что иное, как отказ от большевистского квазигуманизма в пользу интеллигентского гуманизма, сохранившегося со времен народничества и Серебряного века. Миф о «двойном сознании» советской интеллигенции, провозглашенный В. Кормером (см. выше), относится к интеллигентам-конформистам, а вовсе не ко всей интеллигенции советской эпохи. Современниками конформистов 60–70-х годов были диссиденты, в рядах которых распознаются интеллигенты-гуманисты, интеллигенты-скептики и интеллектуалы-нигилисты, интеллектуалы-деспоты.

Раскол поколения восьмидесятников, отраженный в фаустовском мифе и Лихачев-мифе, можно трактовать как контроверзу технократической интеллектуальности и гуманистической интеллигентности. Творческие потенции фаустовского человека не ограничиваются профессиональным обслуживанием социальных потребностей, они протираются до претензий технократического господства над обществом. Д. С. Лихачев решительно отвергал подобную перспективу. Трудно не прислушаться к его словам: «Я мыслю себе XXI век как век развития гуманитарной культуры, культуры доброй и воспитывающей, закладывающей свободу выбора профессии и применения творческих сил. Образование, подчиненное задачам воспитания, разнообразие средних и высших школ, возрождение чувства собственного достоинства, не позволяющего талантам уходить в преступность, возрождение репутации человека как чего-то высшего, которой должно дорожить каждому, возрождение совестливости и понятия чести — вот в общих чертах то, что нам нужно в XXI веке. Не только русским, конечно, но особенно русским, потому что именно это мы в значительной мере потеряли в нашем злополучном XX веке»[53].

Глубинный замысел нашей работы состоял в том, чтобы вопреки мифологической эсхатологии нащупать надежные и неколебимые основы, гарантирующие существование отечественной интеллигенции в наступившем столетии. Мне кажется, что искомые основы имеются. Русская ин-теллигенция не Шамаханская царица, -и «пропала, будто вовсе не бывала», не ее судьба. Думаю, что не следует торопливо выпроваживать интеллигенцию с «исторической арены». Ее судьбу решит молодое постсоветское поколение, формирующееся сейчас на студенческой скамье. Чтобы обрести хотя бы относительную ясность, мы обратились к студентам нескольких гуманитарных вузов с просьбой ответить на три вопроса, предложив на выбор варианты ответов. В опросе участвовало около семиста респондентов. Были получены следующие результаты:

1. Каково Ваше отношение к интеллигенции?

А. Мои родители — интеллигентные люди, и я хочу быть интеллигентом — 65%.
Б. Мои родители неинтеллигентны, но я хочу быть интеллигентом —23%.
В. Мои родители интеллигентны, но я не хочу быть интеллигентом — 5%.
Г. Мои родители неинтеллигентны, и я не хочу быть интеллигентом — 7%.

2. Должны ли Ваши дети быть интеллигентнее своих родителей?

А. Обязательно должны, и я буду всячески этому способствовать — 76,3%.
Б. Совсем не обязательно, но, если захотят, пусть будут — 22,2%.
В. Интеллигентность не лучшее качество в человеке, и незачем ее культивировать — 1,5%.

3. Какие социальные функции выполняет интеллигенция в России?

А. Интеллигенция — ум, честь и совесть России — 64%.
Б. Интеллигенция — это люди, занятые умственным трудом — 31%.
В. Интеллигенция — бедствие и несчастье России — 5%.

Полученные ответы показывают, что постсоветские студенты в массе своей воспринимают интеллигентность как привлекательную ценность и хотели бы приобщиться к интеллигенции (доля потенциальных «неинтеллигентов» около 10%). Две трети опрошенных связывают с интеллигентским званием выполнение культурно-творческих функций, и только 5% относятся к интеллигенции отрицательно. Конечно, результаты наших опросов нужно уточнять и перепроверять, но они лишний раз свидетельс твуют о том, что нам не угрожает реализация интеллигентских эсхатологических мифов в обозримом будущем и дети восьмидесятников займут свое место в ряду поколений русской интеллигенции.