Летом 1996 г. сообщение М.Членова было, кажется, самым ярким событием международной конференции "Евреи бывшего Советского Союза"7. Была построена система понятий, позволяющая описать различные типы еврейской идентификации. Система настолько гибкая, что в ней нашлось место - наконец-то! - и для русских евреев, со всеми их отличиями от евреев, например, американских. М.Членов назвал три важнейшие особенности этого типа идентификации:
Отделенность от религии. Иудаизм для русского еврея является всего лишь одной из религий и имеет к нему отношение не больше (но и не меньше), чем христианство, буддизм и т.п..
Пассивность. Термин, по-моему, не слишком удачный, но его назначение - подчеркнуть отличие от американского, активного способа идентификации, требующего от еврея сознательных усилий, активных действий для приобретения и удержания своей identity. Для русского же еврея его еврейство - факт биографии, данность, от него не зависящая. Он не спросит, подобно американцу, - "нужно ли это мне?", его вопрос иной - "что мне с этим делать?".
Установка на социальные характеристики и систему ценностей советской интеллигенции. Например, хорошо всем известное стремление к образованию.
Заметим, что только последний пункт содержит нечто положительное, а первые два описывают главным образом отсутствие у русских евреев тех свойств, которые есть у всех прочих евреев, и позволяют объяснить их неучастие в еврейском движении. Но зато это единственное положительное является, по-моему, огромным достижением, потому что выводит нас из порочного круга определений тавтологических (вроде "русский еврей - это еврей, говорящий по-русски") и позитивистских (типа "русский еврей - это русский, отвечающий на такие-то вопросы анкеты так-то"). Это же парадоксальное определение русского еврея через совсем иное, в другом пространстве расположенное понятие советский интеллигент представляется мне чрезвычайно плодотворным. М.Членов ввел, наконец, в научный обиход то, что уже давно подозревали и подразумевали многие, то, что прежде говорилось8 лишь для красного словца, как мысль, доведенная до абсурда, как яркий поэтический образ, - парадоксальное тождество находящихся в разных пространствах понятий русский еврей и советский интеллигент.
Русские евреи и советская интеллигенция
Существование в оппозиции к сущемуМежду тем советский интеллигент - такая же загадка, как и русский еврей. Прежде, в советское время, он (интеллигент) был убежден, что его истоки, его подлинная духовная родина где-то там, за железным занавесом, рассекающим все наличное бытие - пространство, время и культуру - на две изолированные части - разрешенное и запрещенное, доступное и недоступное. Но вот занавес поднялся и оказалось, что Советский Союз, ненавидимое и презираемое им государство, и есть - нет, был его родиной, его питающей почвой... Что ж, снова перед нами ситуация и скандальная, и болезненная, и препятствующая спокойному серьезному исследованию. Но уже делаются попытки перейти от бичевания пороков советского прошлого к постановке вопросов, появляются - не специально, а попутно с чем-нибудь - такие, например, красивые и глубокие определения:
Советский Союз - страна философов и любителей поэзии... Странно звучит, не правда ли? Привычнее - что-нибудь о выпадении из цивилизованного мира, об отсутствии элементарных норм... о "совке", одним словом. А ведь когда-то греки то называли евреев народом философов, то считали их фанатичными и наглыми варварами... Но посмотрим еще раз на центральную формулу этого странного определения: "находиться в оппозиции ко всему сущему, обладая тем не менее всеми пресуппозициями его". Не здеоь ли находится ключ к самой главной загадке русского еврея: как возможно, не имея никакого положительного еврейского содержания, оставаться евреем? Да, у русских евреев нет ничего положительного, они только "инвалиды пятой группы", как говорит американский историк Цви Гительман, цитируя старую советскую шутку и вопрошая: "какой же будет общая культура евреев, способная заменить это определение новыми?"10. То есть, должно же появиться, найтись что-то положительное, иначе и быть не может, альтернативой положительному содержанию является только "еврейство как несчастный случай, бремя, от которого необходимо поскорее избавиться"11. Но - русские евреи по-прежнему в массе своей равнодушны ко всем предлагаемым им вариантам положительного содержания (находятся в оппозиции ко всему сущему) и при этом, кажется, не намерены ассимилироваться12 (обладают всеми пресуппозициями его). Этого не может быть, но это есть. Понять это пока невозможно, но признать как факт - можно и нужно. Констатацией этого парадокса и завершилось бы данное исследование, если бы странное существование русских евреев не порождало никаких материальных следов, как считает, например, Д.Эльяшевич:
Однако измененные формы существования русских евреев не совпадают с чистым небытием, скорее это - инобытие, проявляющееся вполне конкретно и вещественно, но - в другом месте, не в том, где этих проявлений ожидают. Инобытие русских евреев в зеркале российской печатиНежелание русских евреев проявляться, пассивность, о которой говорилось выше, относятся лишь к специально-еврейским проявлениям. В остальном, надо думать, это вполне обычные люди, граждане своей страны, русские интеллигенты, и в качестве таковых они задумываются о своей судьбе, пытаются понять себя и (среди прочих своих проблем) тайну своего еврейства, которое для них - то ли дар, то ли проклятие, но в первую очередь - загадка, почему-то загаданная не каким-нибудь евреям в законе, твердо знающим правильный ответ, а именно им, самым обычным людям, русским интеллигентам. И обсуждают они эти проблемы привычным для них образом - в толстых литературно-публицистических журналах, не прибегая к помощи специально еврейских изданий и институций. Самый первый, не претендующий на полноту поиск позволил найти более 70 публикаций, напрямую посвященных еврейскому вопросу, в журналах трех-четырех последних лет. В этих публикациях нет грубого антисемитизма и связанной с ним бессмысленной полемики14, но нет также и апологетики. А есть в них размышления, различные по своему качеству и компетентности, попытки понять себя, ответив на мучительные вопросы - или хотя бы поставив их. Вот, например, историк Дмитрий Фурман комментирует результаты своих социологических исследований:
К сожалению, ответ Фурмана, объясняющий все это исконым еврейским страхом перед реальным или воображаемым антисемитизмом, не столь интересен, как сам вопрос, поскольку является лишь новой формулировкой того же самого вопроса. В самом деле, страх, восприятие любого окружения как "потециально враждебного"16, выглядит в объяснениях Д.Фурмана не как бытовое явление, а как иррациональный всеобщий закон, некий рок, тяготеющий над евреями, заставляющий их находиться в "оппозиции ко всему сущему" и искать спасения от самих себя, от своего страха. И по-прежнему неясно, откуда взялся этот страх - от переживания ли своей внешности? или фамилии? или записи в паспорте? Статья вызвала полемику и "стала предметом обсуждения в элитарном московском клубе"17. Соображениями по тому же вопросу (кто такие русские евреи?) делится литературовед Лев Аннинский в своем отклике на статью Фурмана:
Итак, евреи бросаются в русскую культуру (прежде всего - в словесность), да еще хотят в этом видеть свою национальную идентичность. Более того, они имеют на это полное право, потому что русские в свою культуру так не бросаются, она (культура) их к этому не толкает. А что же толкает к этому евреев? Их национальная самоидентификация, то есть - русская культура... Бред какой-то! Абсурдность этой ситуации тонко подметил поэт Олег Юрьев:
(Обратите внимание, что уже знакомая нам формула "находиться в оппозиции - и тем не менее обладать" заменяется здесь еще более сильной "находиться в оппозиции - и благодаря этому обладать".) Парадоксальное существование русского еврея прививает вкус к парадоксам. И потому - не могу удержаться и продолжу цитату:
Уважаемый профессор Гительман! Не надо, прошу Вас, понимать слишком буквально слова об "инвалидах пятой группы" - они вовсе не означают "еврейство как несчастный случай, бремя, от которого необходимо поскорее избавиться"21. Это всего лишь шутка, парадокс. К тому же русский еврей готов находиться в оппозиции даже к своей "инвалидности" - для того, разумеется, чтобы приобрести ее! И еще - Вы пишете: "Некоторые евреи - подлинные космополиты, искренне верящие в марксистско-ленинский образ мира без наций"22, а мне вспоминается одна фраза из случайного разговора: "В юности я был отчаянным космополитом и делил все человечество на евреев и дураков"23. Почему - "дураков"? Да потому, что они еще не космополиты, т.е. верят в существование наций, и, стало быть, - они не евреи. ДвойничествоИтак, еврей смотрится в зеркало и видит там интеллигента. А что же видит в этом зеркале интеллигент, т.е, как выглядит еврей, если смотреть на него с другой стороны, из зазеркалья? Для самоопределении советской интеллигенции отождествление себя с еврейством - более или менее метафорическое - является ключевым и играет совершенно иную роль, чем соотнесение с другими нациями, представители которых также (хотя, может быть, и не столь обильно, как евреи) пополняли ее ряды. Недаром сейчас так часто вспоминают сказанное в другое время и в других обстоятельствах цветаевское "В сем христианнейшем из миров поэты - жиды". Между русскими евреями и советской интеллигенцией - отношение двойничества, тождества-отрицания. Их можно различить, но нельзя разделить.
Так пишет философ Анатолий Ахутин. Конечно, христианская мысль всегда стремилась подчеркнуть сходство ("нет различия между Иудеем и Еллином"25), в то время как евреи настаивали на различии. И потому еврейскую приверженность русской литературе можно рассматривать как признак ассимиляции, а поэтическое самоотождествление с евреями, свойственное русской интеллигенции, - как приглашение к такой ассимиляции, христианское братание с евреями. Это верно, но так же верно, я думаю, и обратное - можно говорить об ассимиляции русской интеллигенции с ее далеко не всегда ортодоксальным христианством - евреями, о своего рода новой ереси жидовствующих. Основаниями для такого взгляда являются две очень важные особенности этого братства евреев и интеллигентов: 1) отделенность от массы, от большинства и 2) филологичнсть этого братства, любовь к литературе, противопоставленной даже другим сферам культуры, другим проявлениям национального духа (вроде "сарафанов" и "армяков"). Эти две особенности замечает в евреях А.Ахутин: "Еврей сосредоточивает в себе и персонифицирует все инородное нацистски-тоталитарному единению"26 и "Кто, кроме еврея, "филолога" милостью и заповедью Божией, может испытывать всепоглощающую любовь к русскому слову, русской речи и литературе?"27. Инородные единению филологи - это, мне кажется, неплохое, хотя и несколько идеализирующее определение евреев. Но, видимо, пришло время сделать необходимые оговорки и уточнения, и построить рабочую модель, позволяющую продолжить поиск целенаправленно. Многое из сказанного ниже будет опираться почти исключительно на мою интуицию и общие соображения, поскольку является попыткой осмысленния и интерпретации собранного эмпирического материала. Очевидно, что далеко не все советские интеллигенты - евреи. Так же очевидно и то, что далеко не все русские евреи - интеллигенты. Однако пересечение этих двух множеств кажется чем-то большим, чем каждое из них в отдельности. Для принадлежащих этому пересечению людей их еврейство и их интеллигентность не являются двумя разными, независимыми друг от друга признаками, двумя идентификациями, каждая из которых проявляется в своей особой, отграниченной от других ситуации (как если бы кто-нибудь чувствовал себя евреем - в синагоге, а интеллигентом - на работе). Нет, идентификация наших героев не такова - она едина, вопреки или благодаря ее раздвоенности. Едина в том смысле, что охватывает всю жизнь целиком, не позволяя дробить ее на изолированные друг от друга части, в каждой из которых властвует своя одномерная идея. Именно эта всеобъемлющая, единая раздвоенность является основанием общности русских евреев и советских интеллигентов, и она дает этой общности силу противопоставлять себя внешнему миру и вовлекать окружающих в свое движение. Кем были бы русские евреи, если бы не соотносили себя с интеллигенцией, не приняли бы на себя бремя защиты русской культуры, бремя любви и почитания ее? Постепенно исчезающей "национальностью", утратившей всякие связи с питающими ее самостояние корнями. Кем были бы советские интеллигенты, если бы не соотносили себя с евреями, не ощущали бы свою отверженность в этом мире и причастность к чему-то запредельно-высокому? Простыми наемниками тоталитарного режима, уничтожившего их предшественников. Еврей смотрит в зеркало и видит там интеллигента. И только отождествивишись с этим интеллигентом, он может увидеть - с другой стороны стекла - еврея. В этом постоянном движении он обретает свою самоидентификацию, с которой никогда не может совпасть. Советское прошлое как духовная родина русских евреевНачалом, точкой отсчета для русской интеллигенции являлась литература, словесность, и в первую очередь - русская литература. Именно ее традиции и ее тексты создают напряжение между словом и бытием, которое заставляло интеллигента находиться в оппозиции к бытию, к сущему - вместе со словом, с литературой. Началом, точкой отсчета для советского еврея являлось одно-единственное слово Торы, записанное в его паспорте, - "еврей". Именно это слово создает напряжение между евреем и бытием, которое выталкивает его (еврея) из бытия - к слову, от сущего - к литературе. Здесь произошла встреча советского еврея и русского интеллигента. Объединенные сходством судьбы, они стали братьями и обменялись прилагательными. Еврей стал русским, а интеллигент - советским. Русские евреи и/или советские интеллигенты образуют общность, противостоящую другим социальным группам. Центром, вокруг которого формируется эта общность, является литература и искусство вообще. Ядро этой общности составляет гуманитарная интеллигенция - писатели и филологи. К этому ядру тесно примыкает научная и техническая интеллигенция, читатели толстых журналов, ценители искусства, и сами не чуждые творчеству - как в рамках своей профессии, так и вне их. Высшими ценностями этой общности являются творческое начало, духовность, интеллигентность, которым противостоят мещанство и потребительство, причем под последними понимается состояние полной погруженности в бытие, слитности с ним, осуществленное за счет предательства высших ценностей, отказа от литературных идеалов, - а другого пути для самоосуществления в советской действительности не было. Советский Союз был идеальной питательной средой для этой общности. Невыносимые фальшь и пошлость советского бытия заставляли подозревать нравственную или эстетическую глухоту в каждом, кто сумел реализовать себя в этой действительности. Однако подозрения вызывали проявления не только советские (карьера, членство в партии и т.д.), но и анти-советские, диссидентские ("Восстание - это свобода несвободных. Это только видимость свободы. Оно обычно и поднимается рабами"28). Таким образом, противостояние личность - тоталитарное государство не является определяющим для этой общности, хотя и важно для нее. Возросшая в Советском Союзе общность интеллигентов, ощущающих себя евреями, и евреев, ощущающих себя интеллигентами, приняла на себя, воплотила в себе другое, значительно более фундаментальное противоречие, далеко выходящее за рамки "совковой" специфики, - это противоречие между литературой и действительностью, между словом и бытием, между текстом и сущим. Как это возможно? Важным формальным признаком принадлежности к этой общности являлось наличие высшего образования (хотя я помню школьные диспуты на темы: "Что значит быть интеллигентным?" и "Может ли необразованный человек быть интеллигентным?"). Это значит, что в Советском Союзе численность этой общности составляла, по-видимому, десятки миллионов человек. Конечно, лишь у немногих оппозиция к сущему проявлялась в приверженности литературе, и лишь единицы способны выдержать всю напряженность этого противоречия, не упуская из виду ни своих обязательств перед взыскательным словом, ни своей любви к жизни, деятельного стремления быть. Многие выбирали компромисс ("Сделаю карьеру, но не партийную, а научную") или бескомпромиссное пьянство (чаще - и то, и другое), и тем не менее даже полный разрыв с этой общностью осознавался в ее же терминах, как переход от нереалистичных книжных представлений к суровой правде жизни. Особого внимания заслуживает другой способ снижения напряженности, ухода от всей остроты противоречия - это его объективация, превращение в осознанный принцип, который можно использовать, например, для оправдания собственной лени и бессилия ("Есть люди, которые умеют устраиваться в жизни, я - не такой", что означает: "Я неудачник, зато - интеллигент" ). Благодаря объективации само противоречие низводится на бытовой уровень, становится бытием, которое уже не противостоит слову во всей своей полноте, а совпадает с ним в своей трагической ущербности. Погруженность, включенность в это ущербное бытие порождает новое мещанство, которое тем не менее не порывает с породившей его общностью, а становится как бы интеллигентным мещанством. Именно это интеллигентное мещанство обеспечивает воспроизводство еврейско-интеллигентской общности и придает ей устойчивость, сохраняя и передавая потомству презрение к "массовой культуре"> и преклонение перед "настоящим искусством", хотя и вносит неизбежную путаницу, возникающую из-за неспособности мещанства отличить искусство от подделки. Еще раз подчеркнем, что это различение "массовой культуры" и "элитарного искусства" является здесь не уделом одиноких разрозненных интеллектуалов, как это бывает на Западе, а массовым явлением, важнейшей характеристикой массовой интеллигентско-еврейской субкультуры. Итак, интеллигентное мещанство несет в своем теле (а тело у него, как мы видели, есть) объективированное противоречие между словом и бытием. Именно это позволяло ему быть питательной средой для интеллектуальной элиты - благодарной публикой и источником для пополнения, и поддерживать высокий престиж образования. Существует ли сейчас эта общность? Распад советского строя подорвал, кажется, самые основы ее существования. Огромные массы прежде бездействующих людей хлынули в политику, в религию, в бизнес, в эмиграцию через открывшиеся границы. Но не все, далеко не все бывшие советские интеллигенты и нынешние русские евреи нашли себе место в центре этой новой жизни, а из оставшихся на ее периферии - не все озлобились, и, значит, пытаются понять происходящее с ними, и по-прежнему огромными (для сегодняшней России) тиражами в десятки тысяч экземпляров издаются толстые журналы. И - кто знает? - может быть есть еще в России несколько миллионов человек, воспринимающих свою отстраненность от нахальства и грубости заполонившего их мир бытия как невозможность признать, несмотря на самые убедительные аргументы, ложь - истиной, а уродство - красотой, как эстетическое неприятие фальши и подделки. (И еще раз отметим, что речь идет не о том, насколько адекватно такое восприятие, а лишь о существовании общности, для которой такое восприятие характерно.) Косвенным доказательством существования этой общности сегодня является массовое неучастие евреев в еврейском движении. 8 См., например, П.Вайль, А.Генис. Последняя тайна. Евреи. // Театр 7, 1992, с.127: "Описывая идеального еврея, деятели еврейского возрождения описали идеального человека. ... Можно даже обнаружить источник, который послужил им прототипом. Это - русский интеллигент". 9 Игорь Пешков. О(т)речение мысли // Л.С.Выготский. Мышление и речь. М., 1996, с.377 10 Zvi Gitelman. Choosing Jewish Identities, Constructing Jewish Communities. Доклад на конференции в Петербурге (см. сноску 7) 12 С 1989 по 1994 г. убыль за счет ассимиляции отсутствует - таковы результаты проведенного М.Куповецким исследования, сообщенные им на конференции в Петербурге (см. сноску 7) 13 Д.Эльяшевич. Русско-еврейская печать и русско-еврейская культура // Евреи в России: История и культура. СПб., 1994, с.57, курсив мой. Сказанное относится, как ясно из текста, лишь к советскому, доперестроечному периоду, в конце которого появляется "постсоветско-еврейская печать" (там же, с.66). Однако эти же слова можно отнести и к оставшемуся непричастным к этой новой печати русскому еврейству. 14 И потому не прав Ш.Маркиш в своей характеристике этого явления: "Главное в этих текстах, в этой полемике - то, что она начисто лишена оригинальности, новых мыслей и доводов и только повторяет набор старых штампов, от кровавого навета и отравленных колодцев до заговора сионских мудрецов, и давно известных опровержений на эти истасканные штампы. Эта полемика стерильна, бесплодна..." (см. Ш.Маркиш. Указ.соч., с.205). Сказанное относится скорее к откровенно-антисемитским низкопробным изданиям и вступающим в полемику с ними еврейским газетам, но не к толстым журналам. Считающиеся же "антисемитскими" выступления последних - как, например, статьи Игоря Шафаревича, - никак нельзя упрекнуть по крайней мере - в отсутствии оригинальности. 15 Дмитрий Фурман. Массовое сознание российских евреев и антисемитизм. // Свободная мысль 1994, 9, с.37-38 17 Лев Аннинский. Так кто же у нас более русский, чем сами русские? // Дружба народов 1995, 1, с.189 19 Олег Юрьев. Более или менее секретный протокол. // Театр 1992, 7, с.134 23 Эта фраза принадлежит моему другу Арье Годлину, ныне - учителю еврейской традиции. 24 Анатолий Ахутин. Большой народ без малого // Русская идея и антисемитизм. М., Наука, 1994, с.94 |
Community Info