31 мая 2018
/.../
Основным фундаментальным противоречием нашей эпохи является противоречие между интеллектуализацией экономики и тотальной де-интеллектуализацией политики.
Проще говоря, интеллектуальный класс – класс людей, кто производит, усваивает и распространяет новые открытия – превращается во все более и более значимый фактор экономики любой развитой страны (отсюда все эти разговоры про «цифровую экономику», «искусственный интеллект» и прочие изыски).
Но при этом по мере усиления народно-хозяйственной значимости этого класса он теряет не только позиции в сфере властных отношений, но даже лидерство в области общественного мнения.
Президенты перестают читать книги, более того, президентами как правило начинают избирать подчеркнуто малокультурных, плохо образованных людей, тем самым как бы стоящих ближе к народу. Ричард Никсон еще мог позволить себе сходить на концерт классической музыки, для современного президента США это исключено полностью («нельзя быть с высоколобыми - это не примет избиратель»).
Влияние на политику приобретают воротилы игорного бизнеса, руководители хедж-фондов, строительные подрядчики и прочий отнюдь не хай-тек.
В позапрошлом столетии в Европе наблюдалась явная тенденция к интеллектуализации политики – известные ученые становились министрами, руководителями правительств, по меньшей мере, советниками лидеров страны.
Вспомним имена великих историков-министров Франсуа Гизо, Адольфа Тьера, Томаса Маколея, выдающегося филолога Вильяма Гладстона, не самого посредственного романиста Бенджамина Дизраели. Последним в этом ряду можно считать крупного политолога Вудро Вильсона, кстати, единственного из президентов США, кто имел научную степень.
Интеллектуальный класс весь XIX и XX век буквально рвался к власти, не только ради славы и денег, но стремясь в каком-то смысле подчинить общество и процесс развития императивам познания и творчества.
Россия в этом смысле не была исключением – ученые мужи разного уровня и квалификации – от Милюкова до Ленина – здесь претендовали занять места во власти, уготованные при старом режиме лишь представителям наследственной аристократии и сословного чиновничества: и этот конфликт интеллектуалов и сословных элит и стал главным детонатором русской революции, как, как до нее – серии французских, а после нее – германской.
С конца XX мы наблюдаем сильнейшую общественную консервативную реакцию на этот процесс социальной и политической экспансии интеллектуального класса. Реакцию в значительной степени объяснимую и даже исторически оправданную.
Люди знания в XX веке слишком перетянули одеяло на себя, подвергнув иные классы не всегда заслуженной культурной и политической дискриминации.
Иные классы, в первую очередь финансовая олигархия, воспользовались проблемами, с которыми столкнулось общество на гребне волны научно-технического прогресса в начале 1970-х годов и очень быстро умерили амбиции интеллектуалов, фактически выбросив их из политики, а чуть позже – и из публичного пространства.
Теперь в порядке вещей, что министр в области высшего образования может не иметь научной степени, скоро ему не придется и демонстрировать даже диплом о наличии самого этого высшего образования.
Сегодня интеллектуалы в политике – это либо такие «живые осколки» прошлого типа Генри Киссинджера, либо буквально – пиар-обслуга финансово-политических кланов с разной степенью философской самостоятельности, либо это просто технические специалисты без претензии на статус гуру. Представить себе реально выдающегося историка, философа или социолога, претендующего на позиции премьер-министра в каком бы то ни было правительстве, просто невозможно.
Реальные научные заслуги – это очевидный минус для успешной политической карьеры.
Но при этом все говорят про «интеллектуализацию» экономики, смерть рабочего класса и об огромном значении науки для «прорыва» той или иной страны в будущее.
Эти слова, наверное, соответствуют реальности. Но «прорыв» этот должны осуществлять люди, чей социальный статус объективно снижается день ото дня, кто, грубо говоря, принужден смотреть по телевизору фильмы, снятые о бандитах для бандитов.
Рано или поздно эта ситуация приведет к взрыву, к острейшему социальному конфликту, который наверняка разрешится революцией во всемирном масштабе.
Но сегодня это невозможно, потому что в отличие от XIX и XX века у интеллектуального класса нет в распоряжении теории, концепции, философского учения, с помощью которого он мог бы бросить вызов существующему порядку вещей.
На кафедрах философии в мире господствует либо логический позитивизм, мало чувствительный к социальной тематике, либо постструктурализм, посредством которого легко деконструировать те или иные неприятные «духовные скрепы», но не «требовать невозможного», то есть права на политическое влияние.
В итоге, побеждает то, что побеждает.
Индустрия фейков, развлечений, дешевых пропагандистских телешоу, бесконечных сеансов «черной магии с полным ее разоблачением». Побеждает та самая «украинизация», которую было бы несправедливо приписывать одной Украине.
Утверждают свое влияние люди, буквально гордящиеся своим невежеством и бескультурием, которые путают Швецию с Швейцарией, хватают женщин за причинные места, на уровне мировой политики демонстрируют повадки мелкого рыночного торговца, договаривающегося о цене на баранину, и смахивают перхоть с пиджака слишком хорошо одетого партнера.
Рано или поздно это все нарвется на звериную ненависть трудящегося в своей лаборатории интеллектуала, который перестанет понимать, почему мировые проблемы должны решать люди с интеллектом и уровнем культуры ниже среднего.
Разумеется, когда это произойдет, интеллектуал назовет себя каким-то другим именем: уже, наверное, не масоном или пролетарием, но, может быть, гастарбайтером или вольным программистом.
Не знаю, какая шальная идея захватит его ум в далеком будущем, оторвет его от кафедры или лаборатории и поднимет его на борьбу. Но почти уверен, что это произойдет обязательно, поскольку отмеченное мной основное противоречие эпохи фундаментально и неустранимо.
Современный мир, кажется, зашел в «украинский» тупик, и этот тупик не может длиться бесконечно.
Community Info